[sword777]

Хочу выложить оридж, написанный Рыжей и мной в конце лета-начале осени. Рыжая его уже постила у себя, а я вот что-то упёрлась, поэтому публикую его у себя в дайри только сейчас. Надеюсь, вы узнаете прототипов персонажей ориджа)

Колдун
Автор:  Рыжая Стервь
Соавторы:  алиса777
Фэндом: Ориджиналы
Персонажи: Аббат, рыцарь, колдун
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Даркфик
Предупреждения: Смерть персонажа, Изнасилование
Размер: Мини
Статус: закончен

- Немедленно отведите меня к отцу настоятелю! Я буду говорить только с ним!
Лошадь блеснула белками, скосив глаза, и дёрнула мордой, так, что отец Эльфрик едва не выпустил узду. Поднявшийся из глубины души гнев, обычно, как и остальные эмоции, тщательно подавляемый, прорвался яростным выкриком.
- Я и есть настоятель сей мирной обители! Как смеете вы врываться в дом божий? Неужели не страшитесь гнева его? Нечестивцы вы или христиане?
Поднятый среди ночи из-за кучки ворвавшихся в монастырь проходимцев, аббат излучал несовместимую с его чином ярость.
Всадник поспешно спрыгнул на землю, и настоятель отступил, тщетно стараясь не испачкаться, но полетевшие из-под сапог рыцаря брызги всё-таки попали на подол аббатской рясы.
- Простите, святой отец! - Рыцарь снял шлем и, опустившись прямо в осеннюю грязь на одно колено перед отцом Эльфриком, припал к его руке.
Гнев постепенно покинул настоятеля. Аббат знал, что выглядит слишком молодо для возложенного на его плечи сана. Рыцарь мог совершить вполне простительную ошибку, приняв его за обычного монаха.
Младшему отпрыску знатного вельможи, отцу Эльфрику ничего не оставалось, как пойти по духовной стезе – он не имел прав на наследство и титул, но эта дверь была для него открыта, и он сделал всё, чтобы занять в церковной иерархии высокое положение.
Но дальше сана аббата захудалого монастыря Эльфрик не продвинулся – не помогли ни привилегии крови, ни рекомендации, ни собственная смекалка и образование. Однако отец Эльфрик не считал, что всё потеряно, и не смирился со своим скромным положением. С терпением затаившегося в засаде охотника он выжидал, твёрдо веря в свою счастливую звезду.
Юные и не очень, прихожанки все до одной были очарованы молодым аббатом. Статный, с твёрдыми чертами бледного лица, он скорее был похож на героя древних сказаний, чем на священнослужителя. Даже тонзура, выбритая на темноволосой голове, не портила молодого человека.
Когда отец Эльфрик читал проповедь, его глаза, обычно равнодушные, горели священным огнём вдохновения, а размашистые движения, предварявшие вдохновенные пассажи из Писания, погружали слушательниц в некое подобие транса, так что они всегда с трепетом внимали его речам, пусть и не понимая их смысла.
При таком положении молодой аббат частенько был искушаем бесом любострастия, но к чести своей так и не впал во грех. Непомерное честолюбие не позволяло ему поставить на карту свое будущее, и отец Эльфрик крепился изо всех сил, заслужив репутацию настоящего сухаря и святоши.
- Встань, сын мой, - сухо сказал аббат, отнимая холодную ладонь. – Надеюсь, у тебя найдётся достаточно оправданий такому недостойному христианина поведению.
Отец Эльфрик окинул критическим взглядом монастырский двор и неодобрительно цокнул языком. Створка ворот, виновная в том, что помешала разгульной компании вломиться в монастырь, укоризненно покачивалась на расшатанных петлях и немелодично скрипела. Из-за неё виновато выглядывал привратник. Было ясно, что если бы брат Седрик не открыл ворота, их бы попросту снесли, причинив обители ещё больший ущерб. Настоятель подумал, что пора, грешным делом, позаботиться о дополнительном укреплении стен, раз уж жалкая кучка разбойников смогла так легко прорваться внутрь обители.
Сами «разбойники» жались у ворот, переминаясь с ноги на ногу. Их воинственный пыл рассеялся тотчас, как только предводитель склонился перед аббатом, и теперь, пристыженные и смущённые, они представляли собой жалкое зрелище.
- Кто вы такие и чем вызван ваш визит? – холодно осведомился отец Эльфрик, бесцеремонно разглядывая нежданного гостя. Рыцарь оказался очень юн и весьма смазлив. Его округлые щёки ещё не знали, что такое щетина, а длинные нескладные конечности делали его похожим на щенка-подростка. «Наверно, это его первое поручение, вот он и старается», - усмехнулся про себя аббат.
- Я служу барону Одли, Родерик – моё имя, - с готовностью ответствовал рыцарь, с поклоном подавая настоятелю бумаги, скреплённые сургучной печатью. - Мой сюзерен сумел поймать и заточить в клетку колдуна, морочившего голову почтенным горожанам, и теперь я везу его в Солсбери на церковный суд.
- Но наша скромная обитель далеко в стороне от вашего пути. Как вы попали сюда?
- Вот в этом всё и дело, - печально вздохнул Родерик. – Проклятый колдун заморочил нас! Да так, что мы сбились с дороги. А тут и ночь настала – темень, холод… Слава Господу, что он привёл нас сюда!
Настоятель не сумел скрыть презрительную гримасу. «Колдун их заморочил, как же! Мальчишке, как видно, впервые что-то поручили, он заважничал и умудрился съехать с тракта. В трёх соснах заблудился!»
- Идите в трапезную. Я распоряжусь, чтобы вас накормили. Где ваш колдун?
Отец Эльфрик кинул взгляд туда, куда указывал ему Родерик. При свете факелов он различил водружённую на телегу клетку, грубо сколоченную из дерева; плотник использовал неошкуренные стволы молодых осинок, которая, как всем известно, помогает от нечистой силы. В клетке виднелась тёмная груда, похожая на ворох старого тряпья. Пока аббат вглядывался в неё, груда зашевелилась, из неё показалась человеческая рука, вытянулась вверх, к небу, и бессильно упала обратно.
- Выпустите его, - приказал отец Эльфрик. – Его надо накормить и дать обсохнуть.
Родерик неожиданно горячо запротестовал. Настоятель уже открыл рот, чтобы обвинить юношу в жестокосердии, но тот указал на стоящую поодаль телегу, которую отец Эльфрик сразу не заметил.
- Там лежат тела моих людей, - коротко пояснил он. – В начале нашего путешествия, когда мы ещё не подозревали, с кем столкнулись, колдун заставил нас сражаться друг с другом. Мне едва удалось рассеять наваждение, но четверо погибли. Их нужно отпеть и похоронить в освящённой земле. Я распорядился до самого Солсбери не давать этому приспешнику сатаны ни воды, ни пищи. Он ослаб, но всё равно смог столкнуть нас с прямого пути. Не дайте жалости ввести вас в заблуждение, отче! Не трогайте это отродье - его хозяин, сатана, не даст ему умереть прежде, чем мы доставим колдуна в Солсбери.
- Это не жалость, а христианское милосердие, - сухо поправил юношу отец Эльфрик. – Вам нужно доставить обвиняемого в колдовстве на церковный суд, и только этот суд докажет его вину, не так ли?
- Но ведь он опасен! – возразил Родерик. – Что, если это исчадие ада, подкрепив силы, примется за своё?
- Неужели ты думаешь, что Господь даст творить непотребное в своём доме? Положись на его волю, сын мой, или ты не веришь в его мощь?
Юный рыцарь согласно кивнул, но по тому, как он прятал глаза и хмурился, настоятель заключил, что не сумел его убедить.
Вскоре тела убитых были перенесены в часовню для отпевания, а живые разместились в трапезной, отогреваясь после долгого пути. Не было слышно ни весёлых шуток, ни оживлённого смеха, обычного для воинского застолья. Все были подавлены, и сам отец Эльфрик чувствовал тяжесть, словно на его плечи вдруг надели отцовский доспех. Вместе с маленьким отрядом в монастырь вошла тревога, и настоятель ничего не мог поделать – внутренний голос не соглашался с доводами рассудка и настаивал, что незваных гостей нужно поскорее спровадить восвояси. Ещё будучи ребёнком, Эльфрик всецело полагался на своё чутьё, предупреждавшее его о разного рода передрягах. Именно это чутьё и давало отцу настоятелю повод считать себя родившимся под счастливой звездой.
Колдуна перенесли в монастырское подземелье – сам он не мог двигаться от слабости. Его тонкие руки болтались в воздухе, когда брат Иаков, самый крепкий из всей братии, спускался с ним по выщербленным ступеням, а дыхание с тонким свистом вырывалось изо рта – такое поверхностное и слабое, что аббат испугался, что пленник вот-вот отдаст богу душу.
К счастью, этого не случилось. Колдуна благополучно сгрузили на соломенный тюфяк, и брат Иаков запер за собой дверь камеры.
Покончив со всеми делами и основательно притомившись, настоятель прилёг отдохнуть в своей келье. Часа через два нужно было вставать и готовиться к заутрене, но отец Эльфрик чувствовал себя опустошённым до того, что впору было сказываться больным.
Его мучила тревога. Муторная и вязкая, она давила на сердце, не давая дышать. Источник этой тревоги сейчас лежал в монастырской темнице.
Настоятель решительно встал. Ему не очень хотелось спускаться в подземелье, но мучиться от неопределённости хотелось ещё меньше. Как умный человек, он предпочитал знать о враге как можно больше.

- Ну что ж, вот и познакомимся, - тихонько пробормотал отец Эльфрик и повернул ключ в замке.
В нос ударила вонь немытого тела и нечистот. Настоятель поднял повыше руку с зажатым в ней фонарём. Огонёк качнулся, лизнув медную решётку, всколыхнулись и ожили тени на каменных стенах.
Колдун сидел на грязной соломенной подстилке, привалившись к стене спиной. Подле него отец Эльфрик заметил лежащий на боку кувшин и тряпицу из грубой холстины, в которую заворачивают хлеб. Услышав лязг закрываемой двери, пленник зашевелился и поднял голову, уставившись настоятелю в лицо пристальным немигающим взглядом. Отец Эльфрик едва подавил жгучее желание перекреститься, и постарался ответить наглецу тем же.
Колдун оказался непозволительно молодым и хрупким. Волосы, когда-то пламеневшие над веснушчатым лицом, будто осенние листья, посерели от грязи и свалялись сосульками. Щёки запали, под глазами залегли лиловые тени. Но неправдоподобно синие глаза смотрели спокойно, с нескрываемой иронией, и аббат невольно почувствовал неловкость под этим взглядом.
- Я вижу, ты успел утолить голод и жажду, сын мой, – начал отец Эльфрик.
- Да, благодарю вас, отче, - просипел колдун и согнулся в приступе кашля. – Простите, мне очень давно не давали воды.
- Расскажи, сын мой, в чём твоя вина, и я помолюсь за тебя перед Господом, - проникновенно пообещал настоятель.
- Вина? – измученное лицо дрогнуло в кривой ухмылке. – Почему вы считаете, что я в чём-то виновен? Потому что я сижу в этом подвале?
- Все мы в чём-то да провинились, ибо человек грешен по своей природе, - невозмутимо парировал отец Эльфрик. – Однако я вижу, что твой суетный ум, вместо того, чтобы обратиться к покаянию, толкает тебя в пропасть гордыни. Человеку надобно смириться, ибо только смирение открывает нам врата спасения.
- Что, отче, неужели же все грешны?
- Все, сын мой.
- И вы? А какой грешок пятнает ваши мысли? Чревоугодие? Сластолюбие? Нет, погодите-ка! - Колдун, зазвенев цепью, торжествующе поднял руку. - Гордыня, конечно же!
- Замолчи! Я терпелив, но твоя наглость переходит все границы! Я пришёл протянуть тебе руку помощи…
- Вы сейчас подумали, что пятая ступенька, ведущая в подвал, выщерблена, и как бы вам с неё не упасть, когда станете подниматься, - прервал аббата колдун. – А ещё вы подумали, что моё разоблачение сыграет вам на руку. Да, святой отец? Кто тут разглагольствовал про грехи?
Отец Эльфрик оцепенел. До сего момента он считал, что все чудеса остались в прошлом, а в наше бедное верой время ни Господь не посылает воронов носить праведникам хлебы в пустыне, ни диавол не устраивает ложных знамений, дабы смутить слабые души. Но этот человек, что сидел сейчас на грязной соломе в монастырской темнице, свидетельствовал об обратном. Настоятель допускал, что пленник мог догадаться о его честолюбии, но слова о щербатой ступеньке говорили не о догадках, а о точном знании. Мысль об опасной ступеньке, мимоходом проскользнувшая в голову аббата и сразу отметённая сознанием, как несущественная, была с лёгкостью прочитана сидящим в монастырской темнице человеком.
«Колдун, в самом деле колдун», - пронеслось в голове отца Эльфрика.
- Сын мой, - осторожно вымолвил он, - Господь милосерден. Молись, и я буду молиться…
- Полно, святой отец! – хрипло рассмеялся колдун и развязно подмигнул. – Я не колдун, просто ваш господь дал мне такую силу – читать мысли. Или вы считаете, что он на такое не способен? Тогда как можете вы учить людей вере в господа, когда сами отказываетесь признавать его дивные дары! Ведь разве может что-то свершиться, не будь на то божьей воли? Маловерны вы, святой отец, грешны! Но сокрушаетесь ли вы об этом в сердце своём? Поведайте же, отче, как вы замаливаете свои грехи?
И уставился аббату в глаза. Настоятелю казалось, что зрачки колдуна расширились, заполнив и радужку, и само глазное яблоко, и проклятый еретик смотрит на него чёрными провалами глазниц.
Отец Эльфрик сглотнул вязкий ком, давящий ему на кадык. Он отчаянно хотел оказаться в своей келье, чем дальше, тем лучше, но ноги не слушались его приказов.
- Что я вижу! – как ни в чём не бывало, продолжал пленник. – У вас, отче, действительно нет никаких грязных мыслей. Даже обидно, ей-богу! Но ничего, грешат не только мыслью, но и словом. И деянием!
И он рассмеялся, откинув назад голову. Настоятель в оцепенении ещё несколько мгновений не мог оторвать взгляда от дёргающегося на тощей шее кадыка, потом попятился, и опрометью бросился вон.

Заутреня прошла из рук вон плохо. Братия, встревоженная недавними событиями и страдающая от жестокого недосыпа вперемешку с неудовлетворённым любопытством, то клевала носом, то начинала перешёптываться. Голоса певчих, воспаряющие к горним высям, казались отцу Эльфрику пронзительными и фальшивыми, и если раньше он слушал молитву, возносясь духом и очищаясь, то сегодня аббату хотелось заткнуть уши и зажмуриться. В какой-то момент раздражение овладело им до такой степени, что он чуть было не выбежал за дверь. Нечеловеческим усилием аббат сумел взять себя в руки, но его выдало лицо, сморщившееся в напряжённой гримасе, и крепко сжатые кулаки. В тот же момент отец Эльфрик поймал несколько взглядов – от встревоженного до злорадного.
Настоятель заставил себя благостно улыбнуться и незаметно сделал несколько глубоких вдохов, внутренне успокаиваясь. Его взгляд упал на скамьи, где расположились ночные гости. Кто-то истово молился, кто-то с любопытством глазел на колонны и ажурные оконные решётки. Юный глава отряда преклонил колени и опустил глаза, и губы его сосредоточенно шептали что-то. Аббат понадеялся, что это были слова молитвы, а не имя возлюбленной.
Юноша почувствовал на себе чужой взгляд, поднял голову и слабо улыбнулся аббату. Тот лишь свёл брови к переносице и неодобрительно покачал головой, призывая не отвлекаться от молитвы.

В течение всего утра отец Эльфрик не мог отвлечься от мыслей о сидящем в темнице колдуне. Образ жалкого, но вместе с тем обладающего непонятной силой человека, манил его, как манит пытливый ум загадка мироздания. Наконец, не в силах противостоять искушению, отец Эльфрик спустился в подвал.
Колдун словно ждал его. При виде аббата он победно ухмыльнулся.
- Не казните себя за потворство грешному любопытству, святой отец, ведь это так естественно – протянуть руку к плоду древа познания!
- Но я не… - запротестовал было отец Эльфрик, и осёкся, поняв, что пытается оправдаться перед узником.
- Давайте будем считать, что вы пришли совершать благое дело, - предложил колдун. – Увещевать меня, дабы я раскаялся перед судом. Тем более, что мы нисколько не погрешим против истины, утверждая это.
- Я не нуждаюсь в этих жалких оправданиях, - сухо прервал его пристыженный аббат. – Я действительно хочу позаботиться о твоей душе, сын мой, ведь в том и состоит долг служителя божия.
- Лучше бы вы проявили такую же заботу о моём теле, - протянул колдун. – Я не отказался бы вымыться в горячей воде, надеть чистую одежду, сесть за стол, уставленный блюдами с дичью да кувшинами с сидром, и чтоб наливала мне молодая сдобная вдовушка…
- Довольно, сын мой, - одёрнул наглеца аббат,- не кощунствуй в доме господнем. Ты и так на волоске от гибели. Твоя бессмертная душа – вот что должно тебя занимать! Именно она достойна, чтобы сохранить её невинность, а тело – это тщета и суть прах! И только церковь может спасти тебя от геенны огненной, так прибегни к её помощи!
- Святой отец! – прервал аббата узник. – Никто не может обвинить меня в том, что я не пытался. Я с рождения слышал мысли других людей. Я знал, о чём думает моя мать, когда месит тесто, какую каверзу замыслили братья, что мучает отца. Я был глуп – я думал, что это дар господень. Но очень скоро я перестал так думать - когда меня стали называть «проклятым», и родные выгнали меня из дома. Не перебивайте меня, отче! Мне и так трудно говорить. Я обратился к церкви, и мне назначили покаяние, наложили епитимью. Я легко мог выдержать любое испытание, лишь бы стать как все, но священник, исповедавший меня, боялся меня до дрожи и считал, что я одержим. Я знал, о чём он думает. Я знал, о чём думает любой человек, даже те, кто считался образцовым прихожанином. И я не вижу в этих душах ничего, что стоило бы спасать, отче. Там сплошные грехи, и я не видел ни одной божественной искры, о которых вы так красиво говорите с амвона. Там нет бога! Так почему именно меня будут судить те, кто сам погряз во грехе? За что? За то, что было дано с рождения? Отче! Вы и впрямь думаете, что сатана приносит свои дары невинному ребёнку?!
Колдун замолчал. Его глаза блестели, лицо раскраснелось от волнения. Отец Эльфрик не знал, что ему сказать.
- Вы думаете о том, что Господь не даёт испытаний сверх тех, что человек может вынести, - усмехнулся колдун, - но зачем он вообще испытывает нас? Куда честнее было бы предоставить нас свой собственной судьбе, а не пакостить исподтишка.
- Замолчи! – пылая праведным гневом, воскликнул аббат. - Или я прикажу вырвать тебе язык за богохульство!
- Полегче, святой отец! Без языка я не смогу отвечать перед церковным трибуналом, - ехидно ввернул рыжий колдун.
- Господь делает это, любя своих детей и стремясь очистить наши души от скверны! Надо быть безмозглым, испорченным язычником, чтобы не понимать этого! Сказано: Господь есть любовь!
- Любовь? Это прекрасное чувство, - промурлыкал узник, сощурив наглые глаза. – А вы, отче, знаете его? Случалось ли вам метаться, как в бреду, от мысли, что возлюбленная забыла вас? А сгорать от страсти и желания прикоснуться к чужой коже, когда готов рискнуть всем, что у тебя есть – честью, имуществом, головой, наконец! – чтобы только иметь возможность сплести ваши тела? Нет, отче, вижу - не знаете вы любви.
- Ты говоришь не о возвышенной любви, а о суетной и греховной страсти, - пылко возразил отец Эльфрик. – Она насылается диаволом, и мы должны всячески избавляться от её зова, умерщвляя тело и возвышая дух постом и молитвой.
- Вот как? Однако плоть остаётся плотью, сколько её не умерщвляй, и она же – источник муки и наслаждения. Я могу сделать так, что вы, святой отец, на себе почувствуете этот самый зов. Вы не сможете сопротивляться ему, а потом вы придёте сюда, и выпустите меня из клетки. Смотрите на меня, не отводите взгляд, и я вам покажу настоящее чудо!
Колдун гаденько захихикал, и отец Эльфрик, вопреки желанию зажмуриться, уставился ему в глаза. Озёрная синь захватила его целиком. Настоятель ощутил себя ребёнком, ныряющим в речной омут, беспомощным и любопытным. Он будто снова попал в то время, когда по-детски чувствовал себя почти равным богу. Он и был всесилен тогда – сильнее своих ровесников - детей челяди, сильнее дворовых кошек и собак, сильнее выдуманных врагов, и уж конечно – сильнее безобидной на вид речной глади. И он был очень удивлён, нырнув в эту гладь и почувствовав на себе её хватку. Вода не хотела отпускать свою добычу, кружила в водовороте и тянула на дно. И только чудом мальчишка сумел выбраться на илистую отмель. Он так и не вспомнил, как очутился на берегу.
Теперь отец настоятель испытал сходные чувства. Его словно протянуло сквозь воронку водоворота, перебрав все косточки и жилки и выплюнув за дверь, как пожёванную тряпку. Поднимаясь по лестнице, аббат всё ещё слышал внутри себя смех колдуна и чувствовал боль в мышцах, а его кожа покрывалась мурашками омерзения.

Отец Эльфрик, совершенно разбитый, улёгся на своё ложе. Он чувствовал себя опустошённым и не способным ни на что. Даже мысли о колдуне и о том, что он должно быть сделал с ним что-то плохое, не вызывали у аббата никаких эмоций. Ни страха, ни гнева, ни любопытства он более не испытывал. Так он лежал какое-то время, покуда в дверь не постучали.
- Святой отец, - донёсся до него голос Родерика, - разрешите войти?
Дверь отворилась прежде, чем настоятель успел предотвратить вторжение.
Юноша неловко топтался на пороге и сбивчиво говорил что-то, но отец Эльфрик не слышал, что именно. Взгляд его был прикован к губам вошедшего; аббат с таким вниманием смотрел, как рыцарь произносит слова, округляя пухлую нижнюю губу, вздёргивая твёрдо очерченную верхнюю, словно от этого зависела его жизнь. Наконец, Родерик понял, что его не слушают, смешался и смолк.
- Подойди и сядь, - велел аббат, поднимаясь на ложе.
Рыцарь вздохнул, тщательно прикрыл дверь и послушно присел на край койки.
- Повтори, что ты хотел сказать мне?
- Я говорю, что нам пора ехать, - повторил юноша, глядя прямо в лицо аббату. – Мы и так потеряли много времени. Простите за беспокойство, святой отец, и позвольте нам покинуть монастырь.
- Да, конечно, - согласился отец Эльфрик, не понимая смысла собственных слов. В голове словно поселился пчелиный рой – так она гудела, заглушая все остальные звуки и мысли. Юноша, сидящий на его скромной постели, улыбнулся, и аббату захотелось коснуться этого светящегося лица. Он протянул руку и тронул пальцами округлую гладкую щёку. На пальцах осталось ощущение тепла и неги. Тогда аббат легонько потянул рыцаря за руку и, не обращая внимания на его протестующий возглас, повалил на кровать.
- Святой отец, вы не можете…
- Да, не могу, - согласно шепнул настоятель, наваливаясь сверху и прижимая сопротивляющееся тело к кровати.
- Я… я буду кричать!
- Кричи, - вряд ли аббат понимал, с чем соглашается, ему было всё равно. Он словно впал в одержимость, когда для страждущего духа пропадает смысл всего, что ранее составляло самый смысл его жизни.
- Оставьте! Вы хотите, чтобы я вас ударил?
- Бей, - согласился отец Эльфрик.
Родерик был одет в суконную рубаху, штаны и шерстяную длинную тунику без рукавов, перехваченную в талии ремнём. Аббат замучился задирать длинные полы – приходилось всё время придерживать руки рыцаря за головой, прижимая их к изголовью кровати. Досадуя на непокорность юноши, отец Эльфрик цокнул языком, отпустил руки и, едва Родерик поднял голову, угостил его точным ударом в челюсть, от которого несчастный на миг потерял сознание. Не теряя времени, аббат деловито избавил его от пояса, задрал рубаху и развязал тесёмки на штанах.
Было бы неправдой утверждать, будто святой отец вовсе не понимал, что делает вещи богопротивные и достойные всяческого осуждения. Какая-то часть его души, не затронутая мирской скверной, тихо оплакивала все прожитые годы, проведённые в лишениях ради высокой цели, но плоть не могла больше противиться искушению.
Задранная рубаха и спущенные штаны Родерика явили бесстыдным взорам святого отца нагое тело, и отцу Эльфрику в своём безумии почудилось, что бледная кожа светится, точно плоть святого или мученика. Потрясённый этим зрелищем, аббат на мгновение замер, не в силах отвести взгляд, но потом коснулся кощунственными устами дорожки светлых волос, тянущейся от пупка и ниже, и с этой минуты ничто более не могло отвратить его от греховного замысла.
Юноша застонал и шевельнулся. Аббат испытующе заглянул ему в лицо - во всю щёку расплывался кровоподтёк. Отец Эльфрик встретил полный ужаса взгляд и поморщился, искренне не понимая страха рыцаря.
- Что вы собираетесь сделать? Зачем это? – голос юноши прервался, и настоятель увидел, что он дрожит.
- Не бойся меня, я не причиню тебе вреда, ведь я люблю тебя больше своей души, - поспешил он успокоить Родерика.
- Любите? Как можете вы говорить такое?
Рыцарь оттолкнул настоятеля и вскочил на ноги.
- Стой! – отец Эльфрик схватил его за руку и дёрнул на себя. Оба упали на кровать, и юноша попытался освободиться, не нанося аббату серьёзных увечий.
- Придётся тебя принудить, раз ты сам не понимаешь…
Отец Эльфрик схватил юношу за горло и стукнул головой об стену кельи, раз и ещё раз, пока тот не замер, потеряв сознание.
- Что же ты, глупый! – обратился он к неподвижному телу, - я хочу дать тебе счастье, а ты противишься.
Родерик затих, и аббат смог без труда раздеть его и поясом связать ему руки, в своей одержимости не желая замечать, что кровь из разбитой головы пачкает постель. Он принялся оглаживать распростёртое тело, трогать его губами и пальцами, наслаждаясь ощущениями, запахом и вкусом. Он ждал какой-то ответной реакции, и был удивлён, когда её не последовало.
Тогда аббат решительно перевернул свою жертву на живот и замер, оглаживая ягодицы. Они показались ему совершенными, как небесное светило. Было кощунством даже смотреть на них, но отец Эльфрик решил, что непременно покается, потом, и продолжил гладить, смотреть и целовать. Вдоволь налюбовавшись, он наконец приступил к основному блюду. Он раздвинул ягодицы и долго любовался сморщенным колечком ануса. Но когда пальцем попытался проникнуть внутрь, у него ничего не получилось.
Отец Эльфрик пришёл в волнение. Он был знаком с понятием содомского греха лишь понаслышке, и не представлял, что может столкнуться с подобными затруднениями. Однако неудача не обескуражила его. Настоятель потянулся к висевшему в изголовье распятию, торопливо снял лампаду, отчего крест Христов покосился, погасил огонь и, шипя от боли, вылил горячее масло себе в ладонь. Потом он распределил его в складке между ягодиц Родерика, и начал осторожно пробираться внутрь его тела.
Юноша очнулся от боли, когда аббат, шалея от предвкушения, растягивал его, засунув уже четыре пальца. Само непристойное зрелище распаляло святого отца до крайности. Он наблюдал за тем, как его пальцы проходят внутрь, лаская стенки, и не мог оторваться от этого зрелища, несмотря на то, что его чресла уже были переполнены и грозились излиться.
- Не надо! – в ужасе захрипел рыцарь. – Зачем?
- Тише, - шепнул аббат. – Не мешай.
Сказав это, он задрал рясу. Член дёргало болью от долгого воздержания, и головка приобрела сильную чувствительность, поэтому едва коснувшись ею сфинктера, отец Эльфрик понял, что вот-вот изольётся. На мгновение он замер, чтобы всё не закончилось прежде, чем успело начаться.
Несмотря на тщательную подготовку, член еле вошёл. Аббат едва не вскрикнул от боли, ему показалось, что он стиснут с такой силой, что не сможет шевельнуться. Он двинул бёдрами. Юноша глухо вскрикнул, и внутри у него что-то подалось, пропуская член аббата вглубь. Это было лучше, чем всё, что отец Эльфрик испытывал до сегодняшнего дня, казалось, ангел божий держал в руках его сердце и касался губами, благословляя. И в тот момент, когда аббат кончил, у него помутилось в глазах, и он услышал глас небесный, от которого в последний день сотрясётся мир. Ноги отца настоятеля подкосились и он рухнул на пол, подле своей кровати.
Справившись с головокружением, отец Эльфрик поднялся на ноги. Его жертва лежала вниз лицом, волосы на затылке слиплись от крови, по бёдрам на постель стекала сперма, смешанная с кровью. Юношу била крупная дрожь.
Лучась счастьем, аббат присел на край скромного ложа и осторожно перевернул Родерика на спину. Его любимый был сопричастен тому чуду, что произошло только что с ними обоими. Это было именно чудо, и именно Родерик помог ему открыть эту новую истину, которую он и станет возвещать теперь, ибо она и есть воля Господня. Ведь настоятель только что испытал истинное райское блаженство, а кто, кроме Господа, мог его даровать?
Отец Эльфрик задумался, подбирая слова, которыми следовало приветствовать собрата, но тут лицо рыцаря некрасиво исказилось, и он процедил:
- Как будешь отмаливать, монах? Ведь не сможешь, Он не простит.
И Родерик кивнул на распятие. Холодея, аббат заглянул в глаза рыцарю, и не увидел там вселенской любви. Юноша смотрел на него с нескрываемым отвращением. Перед настоятелем будто разверзлась пропасть. Только что пребывая на седьмом небе от счастья, он теперь летел вниз, в открывшуюся преисподнюю.
- Закрой глаза! – закричал отец Эльфрик.- Ты меня обманул, злодей! Ты обещал мне рай, а сам ввергаешь меня в пучину греха!
Он сорвал со стены тяжёлое бронзовое распятие и ударил рыцаря по голове. Настоятель бил, приходя во всё большее исступление, но презрительный взгляд преследовал его даже тогда, когда Родерик испустил дух.
Довольно скоро пришло отрезвление. Аббат выпустил из рук окровавленное распятие, и оно с глухим стуком упало на плетёный коврик. Отец Эльфрик чувствовал, что задыхается. Он поднёс руку к горлу, желая ослабить ворот рясы, и тут только, увидев на своих пальцах кровь, осознал, сколь велик его грех.
Ему стало страшно. Он не мог поднять глаза и посмотреть на дело рук своих. Настоятель наклонился и поднял с пола осквернённый крест.
На грубом деревянном табурете в углу стоял медный таз с водой для умывания. Аббат погрузил в воду священную реликвию, но кровь загустела и не желала смываться сама. Эльфрику пришлось тереть лик Христов своими грешными пальцами.
Наконец аббат счёл, что распятие отмыто, и вернул его на место.
После этого он, собравшись с силами, бросил взгляд на кровать. Тело, лежащее там, как втайне и надеялся отец Эльфрик, не подавало признаков жизни, и он приступил к обмыванию, для чего порвал на куски свою рубашку.
Ему было трудно. Смывая собственную сперму, смешанную с чужой кровью, настоятель воочию увидел свой грех и почуял его запах, и он показался ему нестерпимым.
Стыд и жалость обуревали душу аббата. О, как дорого он дал бы сейчас, чтобы не было всего этого ужаса! Господь – нет, Сатана! – искусил его, и он не сумел устоять!
Однако время шло. Отец Эльфрик с горечью признал, что суд людской тревожит его более, чем Божий. Тщательно обмыв тело, он постарался как можно аккуратнее одеть его. Пошитые из грубого полотна штаны были целы, а вот более тонкая рубаха оказалась порванной у ворота. Аббату пришлось надеть её задом наперёд. К счастью, верхняя туника скрыла все огрехи.
Потом отец Эльфрик задумался, куда выплеснуть из тазика окрашенную кровью воду, и тут увидел лежащий на табурете ключ от темницы. Тотчас мысли его, занятые убийством, приняли другое направление. Свет забрезжил перед ним. Отец Эльфрик даже прослезился от облегчения и не преминул тут же обратить свой взгляд к распятию и возблагодарить Господа со всей страстью, какую нашёл в своём сердце.
Настоятель придирчиво осмотрел тело юноши и не увидел на нём следов крови и беспорядка в одежде. После этого он подхватил Родерика и понёс его, словно пьяного из трактира.
Господь хранил своего слугу, и никто не встретился ему по дороге. Аббат беспрепятственно спустился в подземелье. Тело рыцаря, на вид лёгкое и тонкое, с каждым шагом казалось ему всё тяжелее, и к тому времени, как отец Эльфрик опустил свою ношу возле заветной двери, аббат уже не чувствовал рук.
- Наконец-то! – приветствовал настоятеля рыжий колдун. – Долго же ты ебался. Надеюсь, тебе понравилось быть содомитом? Давай скорее, снимай с меня эти кандалы, а то запястья уже чешутся!
Не отвечая, отец Эльфрик отпер дверь и, втащив в камеру тело рыцаря, заботливо усадил его у стены.
Колдун помертвел.
- Ты его убил? Не, я вовсе не против, он был крайне надоедлив, и ко всему прочему хотел моей смерти, - забормотал колдун, лихорадочно нащупывая путеводную нить, что вела к разуму аббата. Нить была на месте, но она колебалась, исчезая и появляясь. Колдун привычно нырнул в чужой разум, и тут ему показалось, что его засасывает белая, мутная, как кисель, трясина. Там не было ни образов, ни чувств, ни желаний. Всё это спало на дне, куда колдун не мог добраться. Это было поражение. Осознавая, что всё бесполезно, колдун сделал последнюю попытку. Он протянул аббату скованные руки и потребовал:
- Освободи меня!
- Зачем это мне? Ведь это ты сделал со мной такое. Скорее я убью тебя, здесь и сейчас.
- Что я сделал? Разве я приказывал тебе убить этого парня? – возмутился колдун. – Я всего лишь дал тебе шанс попробовать, каков на вкус этот самый грех, которого вы все так старательно избегаете. Даже не дав себе труда задуматься, а так ли это плохо и противно Господу! Что скажешь, отче? Я вижу, тебе понравилось!
- Один грех потянул за собой другой, ещё более тяжкий, а это значит, что и в малом нельзя давать поблажек своему телу. Но я не оправдываться пришёл.
- Знаю, - кивнул колдун. – Ты пришёл, чтобы очиститься. Хочешь свалить на меня своё преступление? Думаешь, ты сумеешь после этого снова стать непорочным? Послушай, давай лучше ты освободишь меня, и я помогу тебе. Все забудут о том, что этот рыцарь вообще жил на свете, и разойдутся. А я стану твоей правой рукой, и вместе мы сможем многое, такое, что тебе сейчас страшно даже представить. Давай, а? Парня ты уже не вернёшь, и грехи свои…
- Мои грехи останутся со мной, - прервал его отец Эльфрик. – Что? Не можешь заставить меня тебя отпустить? А знаешь, почему? Потому что душа моя умерла, а над мёртвым власти у тебя нет!
Колдун подавился словами и беспомощно замолчал.
- Это ты сделал меня таким, - продолжал аббат. – Если б не ты, я бы никогда…
Он бросил взгляд на бездыханное тело.
- Я собираюсь открыть людям истину. Я скажу, что ты заставил Родерика биться головой об стену, пока он не умер, а на меня, служителя Божия, когда я спустился сюда, твоё колдовство не подействовало. Что скажешь, колдун? Я уморю тебя здесь, в темнице. Никто, кроме меня, не войдёт сюда больше. А может, мне выколоть тебе глаза, отрубить руки и ноги и бросить в выгребную яму? Сможешь ли ты оттуда колдовать?
Отец Эльфрик схватил колдуна за волосы и несколько раз ударил головой об стену, пока тот не затих, потеряв сознание. Потом он измазал кровью стену возле головы рыцаря, ещё раз убедился, что картина выглядит достоверно, шагнул в коридор и начал звать на помощь.

Родерика схоронили на монастырском кладбище. Его люди оплакали своего молодого господина и пустились в обратный путь, неся скорбную весть барону. Они бы и тело рыцаря увезли, дабы предать родной земле, но настоятель не позволил. Обещал сам позаботиться и о душе покойного, и об опасном пленнике, так и не попавшем на церковный суд.
Что касается колдуна, то отец Эльфрик позаботился сообщить братии о том, какую опасность несёт само лицезрение этого пособника сатаны, и строго-настрого запретил спускаться в подземелье, решив покончить с колдуном, уморив его голодом.
Какое-то время крики и проклятия ещё доносились из темницы, заставляя самых пугливых и мягкосердечных из монахов бледнеть и креститься. Сам аббат несколько раз ловил сердобольных послушников, пытавшихся отнести страждущему кружку воды и краюху хлеба, и сурово их отчитывал, назначая строгое покаяние.
Но с течением времени мольбы становились всё тише, и, наконец, вовсе прекратились. Когда аббат, наконец, распорядился спуститься за телом, колдун был мёртв уже давно, и его тело частью начало тлеть, а частью высохло.
Отцу Эльфрику после этой истории пришлось съездить в Солсбери, но он смог доказать, что другого выхода у него не было, и всё, что произошло, случилось по господней воле.
Всё случившееся сильно изменило настоятеля. Он будто бы высох и стал ниже ростом. Его лицо, ранее благостное и светлое, теперь казалось измученным, словно аббат страдал от какой-то внутренней боли. В отношении к пастве отец Эльфрик также переменился. Он стал очень строг, что касалось всего, относящегося к вере, и те мелкие, простительные человеческому естеству прегрешения, что ранее он отпустил бы, просто пожурив и назначив малое покаяние, теперь наказывались более сурово. В проповедях аббат не уставал повторять, что малых грехов не бывает, и что сатана всегда ищет самую ничтожную лазейку, которая затем оказывается открытой дверью к грешной душе.
Тщанием отца Эльфрика монастырская больница всегда была полна страждущих, и аббат собственноручно обмывал их, прикладывал примочки и поил целебными отварами. Он не брезговал ничем, не боялся испачкаться в крови и нечистотах, и многие, видя его самоотвержение, полагали его святым. Но делал он всё это с лицом жёстким и непреклонным, словно не добро творил, а грешника исповедовал.
К концу жизни настоятель снискал славу неподкупного, твёрдого в вере человека, и если в человеколюбии его ещё можно было усомниться, то в благочестии не сомневался никто.
И ни один человек на земле не знал, что холодными зимними ночами суровый отец Эльфрик вместо того, чтобы безмятежно вкушать праведный сон, молился ночи напролёт, стоя на коленях на каменном полу, и горько плакал о чём-то, что ведал лишь Господь.